За все дни, что прошли с тех пор, как Зота предал убитых путников очищению и продолжил свой путь, слепой ребенок не произнес ни слова, игнорируя все вопросы монаха о том, что же произошло с караваном. Зота уже было решил, что мальчик не только слеп, но и нем, однако однажды ночью он услышал, как тот произнес «Мама…» во сне.

Ребенок несколько раз пытался бежать, и Зоте пришлось снять один из своих кушаков и, превратив его в некое подобие поводка, связать им руки мальчика. Решение взять мальчика с собой далось монаху нелегко. Один лишь взгляд на него вызывал у Зоты дурные предчувствия. Какое-то время он размышлял, не демон ли прячется под личиной ребенка, однако довольно быстро оставил эти мысли. В Горгорре нельзя верить тому, что видишь.

Конечно, мальчик выглядел весьма странно, но Зота не чувствовал в нем демонического присутствия. Казалось, паренек осознавал окружающее его пространство, как и все те, кто никогда не полагался на свои глаза. Однако он постоянно спотыкался на камнях, покрытых мхом, или выступавших из земли корнях, и это заставляло Зоту двигаться со скоростью улитки.

Впрочем, монаха куда больше беспокоило то, что выносливостью ребенок уступал даже умирающему псу. Он не мог пройти и полумили, не остановившись передохнуть. Заслышав вдали отзвуки пения птиц или криков диких зверей, мальчик, увлекаемый характерным для детей любопытством, сходил с тропы в поисках источника заинтересовавшего его звука. Зота подумывал оставить его, предоставив самому себе, но он все-таки надеялся узнать, что же случилось с караваном.

Ребенок, однако, упрямо хранил молчание, и Зота решил, что пора сыграть с ним в его же игру.

— Быстрее, дитя демонов, — дергал монах импровизированный поводок.

— Ступай внимательно, дитя демонов, — добавлял он, ведя паренька по нагромождению камней.

Он провоцировал мальчика весь день, наблюдая, как лицо того краснеет от ярости. Наконец, ребенок, рассердившись, резко дернул «поводок». — Я не демон!

— Итак, ты можешь говорить.

Мальчик съежился и опустил голову, признавая поражение.

— Назови свое имя. Я хочу помочь тебе.

— Врешь! Ты обманул меня. Ты сыграл не ту мелодию.

— Обманул тебя? Возможно, мне не стоило брать тебя с собой. Как думаешь, долго ли одинокий слепой мальчик протянет в Горгорре… — на этих словах Зота вспомнил о спрятанной им в кушаке флейте.

Он вытащил инструмент и протянул его ребенку. — Значит, это твое.

Нащупав в воздухе флейту, мальчик прижал ее к груди. Из его глаз полились кровавые слезы, оставляя дорожки вдоль тонких красных вен, похожих на нанесенные клинком порезы.

— Мама… — прошептал ребенок. — Она обещала, что позовет меня, сыграв нашу мелодию. Когда я услышал музыку… она была неправильной. Совсем неправильной. Я думал, она забыла, — он уставился на Зоту своими незрячими глазами, будто бы на самом деле видел его. Лицо мальчика исказилось от гнева. — Что ты с ней сделал?

— Если твоя мать была в лагере, сейчас она уже с богами, — ответил Зота, вспомнив обезглавленный труп женщины в яме. Он не видел смысла смягчать правду и давать мальчику призрачные надежды. — И она, и все остальные встретили свой рок задолго до того, как я их нашел.

— Боги рассказали мне об этом, — тихо проговорил мальчик, — но я не хотел им верить.

— Та злая сила, что убила их, исчезла. Она больше не побеспокоит тебя.

— Нет, — ответил мальчик. — Демон, что напал на нас, все еще где-то рядом. Люди из нашего лагеря спрятали меня на дереве и отпустили зверей, чтобы запутать его, но когда он поймет, что я не с ними, он снова придет за мной. Мама сказала, что он будет преследовать нас, пока не убьет обоих.

— Демоны этих мест убивают всех без разбора. Они не преследуют путников неделями. А теперь назови мне свое имя. Откуда ты родом? У тебя есть родственники в Горгорре?

— Ты мне не веришь, — сказал ребенок. Остальные вопросы Зоты он пропустил мимо ушей.

Тем вечером, когда Зота разбил лагерь на ночь, мальчик свернулся калачиком возле костра, прижав флейту к груди. Упрямство мальчишки вызывало у монаха чуть ли не бешенство, однако Зота уже не в первый раз задался вопросом — с какой целью боги свели их вместе? Не для того ли, чтобы он защитил этого ребенка? Он был беспомощен… одинок… его мучил страх.

— Люди, которых ты встретишь, попытаются своими слезами и печалями увести тебя с пути исполнения своего долга. Ты должен быть мудрее их. Не сходи со своего пути, — предупреждал его Акиев.

Зоте пришлось признать, что в словах Акиева был здравый смысл. Его задачей было восстановление равновесия в Горгорре, а не забота о сиротах. Но он не мог заставить себя бросить мальчика.

Зота провел пальцами по выгравированным на посохе текстам уроков; рука его остановилась на глубокой зарубке, находившейся примерно посередине. Своей уродливостью она омрачала красоту и гармонию аккуратно вырезанных монахом слов, однако Акиев запретил Зоте чинить посох, дабы тот не забыл о значении этой зарубки.

— Твое оружие сильно настолько, насколько силен твой дух, — сказал ему Акиев в тот день. Монахи стремились к совершенству тела и разума, превращая их в инструменты божественного правосудия. Мечи, посохи и прочее оружие были, в общем-то, не нужны. Однако тренировки с различным оружием расценивались в ордене как еще один способ развить боевое мастерство. Монахи часто выбирали определенный вид оружия, используя его как своеобразное продолжение своего идеально сбалансированного духа и посредством этого фокусируя свои атаки. Акиев был одним из приверженцев этого подхода, и за прошедшие годы он потратил немало времени, обучая Зоту своей философии обращения с оружием.

— Невежды сочтут твой посох простой деревянной палкой, которую легко сломать, — продолжал Акиев. — Однако он расколется лишь тогда, когда тебя одолеют сомнения, но пока ты следуешь пути долга, этого не случится.

Зота и его учитель встретились на одной из окруженных стенами тренировочных площадок монастыря для очередного урока: спарринга с использованием настоящего оружия. Дни занятий с использованием тупых мечей и полых посохов подошли к концу.

Младший монах был исполнен уверенности в себе, однако вся эта уверенность улетучилась, стоило Акиеву обнажить свой ятаган. Его меч не отличался вычурностью, на нем было не найти украшений, однако Зота прекрасно понимал — этот меч никак нельзя было назвать «обыкновенным». Непреклонный выковал его собственными руками, месяцами снова и снова оборачивая сталь вокруг лезвия. Каждое утро он возносил молитву покровительствующему ему божеству — Заиму, богу гор, чтобы придать клинку неодолимую мощь. Ятаган этот резал и камень, и стальную броню, как нож — масло.

— Оружие — лишь украшение, — произнес Акиев, увидев страх в глазах Зоты. — Патриархи полагают, что мой клинок ничем не лучше твоего посоха. Ты сомневаешься в их божественной мудрости?

— Нет, — ответил Зота, стараясь, чтобы его голос прозвучал так, будто он и правда верит этим словам.

И тренировка началась. Когда первый удар Акиева обрушился на младшего монаха, Зотой овладели сомнения и неуверенность. Перед собой он видел не клинок, но человека, вооруженного этим клинком — человека, который во всем его превосходил и никогда не отступал от порученного задания, каким бы тяжелым и сложным оно ни было.

Ятаган вонзился в посох Зоты, заставив того упасть на колени. Его учитель высвободил лезвие и взревел от ярости: — Бестолочь! Я мог бы тебя убить. Ты позволил своим страхам управлять тобой.

Акиев с отвращением посмотрел на зеленый, синий и белый кушаки, опоясывавшие Зоту. — В тебе слишком много от рек… Я вижу в тебе то тишину и спокойствие, то бурные стремнины.

Цвета одежды Зоты соответствовали цветам Имиля, бога рек. Это божество связывали с эмоциями, интуицией и дарующими жизнь свойствами воды. Однако некоторые монахи — и особенно Акиев — считали, что Имиль был капризным и нерешительным богом. Зота выбрал этого бога своим покровителем, и именно поэтому патриархи назначили Акиева его учителем. Они рассчитывали, что твердость и жесткость, свойственная старшему монаху, поможет младшему избавиться от природной нерешительности… и наоборот.

— Задания наши просты. Приказы — ясны. Зачем ты усложняешь их неуверенностью и сомнениями? — спросил Акиев, осматривая зарубку на посохе Зоты. — Вот к чему приводит непослушание. Вот что случается, когда ты уходишь с пути долга. И на сильном ветру сломается то дерево, что гнется.

Когда Зота, наконец, освободился от воспоминаний о том дне, луна уже была высоко, а кожа на его большом пальце оказалась содранной от постоянного поглаживания зазубренной трещины на посохе. Мальчик все еще спал. Увидев ребенка, Зота ощутил, как его захлестывает гнев. Он жалел о том, что вообще наткнулся на этого мальчика.

Он ничего не значит, сказал себе Зота. Прошлое сироты, как и тайны, окружавшие бойню в лагере, лишь отвлекали его от выполнения долга. И на исходе ночи монах принял решение. На юге от его нынешней стоянки располагалось несколько деревень. Если эти деревни окажутся целыми, он найдет кого-нибудь, кто присмотрит за ребенком.

Если же деревни опустели и в течение трех дней не удастся найти безопасного прибежища, ему останется лишь даровать мальчику покой.

Непреклонный

Монах

Текст в формате PDF